читать дальшеУмер внезапно. И сам того не заметил. Никаких труб, коридоров, тоннелей со светом в конце я не помню. Вышел я через дверь, но это и не дверь была, в какое-то помещение, но это и не помещение -границы у него есть и в то же время их нет, хожу по полу, но пола нет. В помещении пусто, в смысле, нет никакой мебели. Там два человека, они рядом, но один из них немного дальше. Тот, который ближе обращается ко мне:
— Как себя чувствуешь?
— Хорошо.
— Хорошо? После суда?
— Хорошо. После какого суда?
— После страшного.
— А что, уже страшный суд наступил?
— Для тебя— да.
— И где же этот страшный суд? Что-то я ничего не вижу.
— Ты его уже видел. Ты же вышел оттуда, из этой двери?— жестом человек показал мне на маленькую, как бы утопленную в какую-то глубину, но всё же возвышающуюся частично, плохо заметную, дверь, которая впоследствии исчезла из виду.
— Да, вышел я оттуда.— сказал я и, оглядевшись заметил:— А здесь, вроде бы, и выходить больше неоткуда.
— Выходов здесь много, просто тебе их не видно. Так ты совсем не помнишь, что было за дверью?
— Совсем не помню. Да ничего там не было.
— Ты думаешь, что мы тебя разыгрываем,— в этот момент я стал думать о слове "разыгрываем", как о том, что со мною играют, но он, поняв это, добавил— думаешь, что мы обманываем тебя. Нет, не обманываем. Просто у тебя стёрли память.
— Как же стёрли? Я всё помню.
— И что же ты помнишь?
Я стал вслух вспоминать какие-то события своей жизни, но он сказал, что стёрта память только о суде.
— И что же было на этом суде?
— А то, что обвиняли тебя живые и мёртвые.
— И что, обвинителей было много?
— Очень много.
— И что же, я такой плохой человек?
— Очень плохой.
— И что, для всех я только плохой и ни для кого хороший? А мама тоже плохо говорила?
— И мама тоже, но меньше других.
Здесь я сделаю пропуск в нашем разговоре, ибо думаю, что это личное и оно у каждого своё.
— Так зачем же мне стёрли всё это из памяти? Ведь если я буду всё помнить, то не буду больше плохо делать.
— Стёрли потому, что человеческий мозг не может такого выдержать. Он просто взорвётся или человек сойдёт с ума.
— Но я же вот стою, голова цела и я с ума не сошёл.
— Так этого не выдержит тот, у кого мозг есть, а у тебя сейчас мозга нет.
— Как нет?— обиделся я— А чем же я думаю?
— Ты не мог бы думать мозгом. Потому, что во время страшного суда тебя обвиняют и защищают одновременно все, кого ты знаешь и не знаешь, кому ты нанёс обиду непосредственно сам или через кого-нибудь, и тогда тебя обвиняют и те через которых ты наносил обиду, тебя обвиняют и те, кого ты не обижал, но их задела обида через того, кого ты обидел. Ты мог обидеть только одного, а пострадали и ещё пострадают десятки и сотни, и тысячи. И ты ответишь за каждого из них. И всё это: обвинение и защита, и твои оправдания перед обвиняющими, и твои обвинения обидевших тебя, и вся бухгалтерия длиться одно-два мгновения.
— Но если у меня нет мозга, а я думаю, значит я умер?
— Да.
— Как же я умер? Вот же я живой.
— Да, это ты, но посмотри:— он протянул ко мне руку и провёл ею поперёк меня.
Я ничего не почувствовал, но увидел, что рука проходит сквозь меня. Потом он предложил мне сделать то же самому себе, а потом ему. Это было довольно интересное и странное зрелище. Потом он сказал тому, кто стоял чуть дальше:
— Ну что, пора решать с ним.
В это время вошёл ещё Один, принёс с собой нечто, похожее на современный планшет и передал его Первому, сказав при этом:
— Род просит за него.
Первый, просмотрев быстро записи в планшете, (это сейчас я знаю на что было похоже это нечто— на планшет, да и они мне его так назвали, но вызвали во мне некоторое недоумение, потому что, планшет, в моём понимании, была армейская сумка для документов, которая так и называется "планшет". Я ещё и спросил: "Какой же это планшет? Планшет совсем не такой" А Они меня спросили: "А что же это по-твоему?" Я немного порассматривал его и сказал, что это похоже на телевизор, но таких тонких телевизоров не бывает и у телевизора изображение светится изнутри. Помню, у этого планшета была функция перелистывания, будто перелистываешь книгу. Я видел как они это делают и подумал, что это книга. Они дали мне его в руки. Я хотел полистать эту книгу, но у меня нет привычки листать пальцем, я всегда беру страницу щипком или когда ищу удалённую страницу, захватываю сразу много листов. И вот я пытаюсь сделать так же с планшетом. Но у меня ничего не получается. Они говорят: "Да ты листай!" А я не пойму, ведь я же и пытаюсь листать.Они сказали, что сейчас у них нет времени объяснять суть планшета, но потом я сам разберусь и взяли у меня планшет. Да, выглядел я тупо, но зато я поимел опыт поведения и ощущений аборигена племени Чумбу-юмбу, впервые увидевшего современного человека.) передал его Другому. Тот тоже быстро прочитал ...
Здесь я сделаю пропуск нашего разговора.
— И что, это всё там написано? А можно я посмотрю?
— Ну посмотри.
В планшете что-то было написано, но прочитать я не смог. Это было что-то типа таблицы, но без графики.
— В общем, тебе повезло: за тебя просит Род.
— А Род, это кто?— я подумал, что это имя такое.
— Ну род. Твой род. У тебя родственники есть? Мать, отец, дяди, тёти...
— Есть.
— Но это те, кого ты знаешь, а есть ещё те, которых ты не знаешь— твои пращуры. На тебя полагают надежды.
— Ну хорошо, посмотрим как там он дальше будет— обращается Первый ко Второму— его нить ещё цела, пускай возвращается.
Но где и когда такое было, чтобы я сдержал свою любознательность, невзирая на лица:
— А какая нить?
— А ты что, не видишь? Подыми глаза и увидишь.
Я с бурчанием, что мол на потолке я могу увидеть, тем не менее увидел, что потолок есть, но его как бы и нет, и видны звёзды.
— И где же здесь нить?
— Присмотрись хорошенько. Что, не видишь. Покажи ему. Открой глаза.
— У меня глаза открыты.
Тут Второй подошёл, рукой что-то там махнул и я присмотревшись, по отражающемуся свету звёзд, увидел множество тончайших паутинок.
— Вот одна из этих паутинок и есть твоя нить жизни. И пока она цела— ты жив на земле.
— Но здесь я вижу много паутинок.
— Но и ты здесь не один. А теперь проси, чего хочешь.
— Хочу, чтобы я не забыл о том, что со мною произошло.
— Хорошо. Ты вспомнишь, но не сразу и не всё. Только никому об этом не рассказывай.
— Так зачем тогда и помнить. Как же тогда я буду хорошим, а мои друзья и родственники плохими?
— Хорошо. Но если ты будешь рассказывать, то будешь страдать как ИИсус Христос.
— Меня что, распинать будут?
— Нет, распинать тебя не будут— время другое. Тебе никто не поверит.
— А разве Иисусу Христу никто не верил? А как же христиане?
— Не поверил почти никто. А христиане поверили религии...
— А теперь иди.
— Куда?— ни одной двери я не видел.
— А куда угодно. Просто иди!
Я пошёл и увидел дверь. Стал её открывать, но у меня не получалось. Кто-то подошёл и помог мне.
И вот я здесь. Живой. И рассказал. И мне никто не поверит. У всех религиозный канон, ограничивающий даже Бога.
—
продолжение следует